Гром - Страница 65

Ничего нового они не нашли.

– Не могу больше здесь сидеть, мне надо проветриться, – сказала Фонг, когда закончилась последняя кассета. – Ты будешь настаивать на том, чтобы пойти со мной?

– Нет.

Она надела пальто и перчатки. Обернулась и посмотрела на него.

– Должна я заставлять тебя идти со мной?

– Нет, если ты, конечно, доверяешь мне.

Она кивнула.

– Ты не хочешь пойти со мной?

Они взяли ее машину.

Слежки за ними вроде бы не было.

Фонг привезла его в дендрарий. Пагода возвышалась над рукотворным озером, покрытым тонкой корочкой льда.

– Летом сюда прилетают гуси, – сказала она, когда они оперлись на перила мостика и обозревали пустынные поля, недвижимую гладь озера. – Подо льдом тысячи серебряных карасей.

Опять пошел снег.

– Я любила своего отца.

– Я своего тоже.

– Тебя пугает мысль, что ты тоже умрешь?

Снежинки ложились на ее черные, как смоль, волосы.

– Нет, – ответил Джон. – Большие перемены, вот что пугает меня… Я вырос в таком месте. В белом доме с синей крышей, в американском городишке, в котором никогда ничего не меняется. До того, как телевидение сделало все места похожими друг на друга, это место было особенным. Земля так совершенна, и это что-то особенное. Там осталась моя тень. Когда умрет моя мать, это будет очень тяжело. И тогда этот дом перейдет к кому-нибудь чужому… тогда этот призрак исчезнет.

– И это пугает тебя?

– Тебе это кажется странным, да?

– Я не знаю, – сказала она. – Я росла везде. Или нигде, что то же самое. Мой дух всегда был в пути. Сайгон. Швейцария. Здесь. Сан-Франциско. То, что пугает меня, это…

– Попасть в ловушку.

– Это твои слова.

В ее сумочке лежала видеокассета. Пистолет был спрятан под пальто.

Они пообедали в рыбном ресторанчике. Джон расплатился наличными: нельзя оставлять след ни в одном компьютере.

Вернулись домой. Она сказала, что хочет опять принять душ. Подождав, пока закроется дверь ванной и зашумит вода, Джон вновь набрал номер старой дамы в Балтиморе.

Молчание.

Фонг спустилась вниз. На ней были джинсы и свитер.

– Не обижайся, – сказала она, – но сейчас у меня нет желания сидеть здесь с тобой и смотреть все это.

Она кивнула на груду видеокассет на кофейном столике. Поднялась к себе наверх. Через час она вернулась. Джон сидел на кушетке, делая вид, что поглощен чтением истории президентских скандалов, позаимствованной им с книжной полки. Он настроил радиоприемник на волну классической станции.

– Я не могу сидеть в своей комнате, как в клетке, – сказала она.

Мокрый снег падал на лужайку. Дорожки были мокрыми.

– У меня есть идея, – сказал Джон, вспомнив, что он прочитал в сегодняшней «Вашингтон пост».

Он включил телевизор.

– Не надо, – сказала Фонг.

– Доверься мне, – ответил он. – Думай об этом как об интенсивной терапии.

На экране замелькали кадры черно-белой комедии, снятой во времена, когда ни она, ни он еще не родились.

– Не понимаю, что такого в этих братьях Маркс, – сказала она.

– Я тоже никогда не был без ума от них.

– Это глупо.

– Нелепо.

Она сидела на кушетке в своем углу, он – в своем. Минута бежала за минутой.

Двойники столкнулись лицом к лицу в дверном проеме, один пытался обмануть другого, притворяясь его отражением в зеркале.

Джон и Фонг рассмеялись.

Когда фильм кончился, она поблагодарила его, пожелала спокойной ночи.

Заперлась в своей спальне.

В 11:14 Джон попытался дозвониться до Балтимора.

Никто не отвечал.

В ночи за окном падал снег.

Воскресное утро, старая леди из дома напротив застала Джона в момент, когда он забирал «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост». На его вежливое «с добрым утром» она лишь хлопнула дверью.

Джон приготовил яичницу, Фонг сварила кофе, он сделал тосты, она поджарила бекон в микроволновой печке.

Они уселись за столом рядом со стеклянной дверью черного хода, ели и читали семь фунтов газет. Солнце пыталось растопить снег на улице, по радио передавали Моцарта.

Когда она принялась за «Нью-Йорк таймс», он пошел в душ.

Восемнадцать минут спустя он спускался вниз по ступенькам. По радио исполняли Шопена. Газеты покрывали весь обеденный стол.

– Фонг, – позвал Джон.

Грязные тарелки на кухне.

– Где ты?

Диктор объявил, что наступил полдень.

В гостиной никого. Парадная дверь заперта. Однако цепочка снята.

Джон взбежал наверх. Розовая спальня. Пусто. Спальня хозяина. Никого.

Посмотрел сквозь жалюзи в спальне Фрэнка. Ее машины не было.

Балтиморский номер по-прежнему молчит.

Он обыскал ее комнату. Осмотрел одежду: ни одного бюстгальтера. Исчезли ее портфель и сумочка. А вместе с ними и видеокассета, которую она записала для себя, и пистолет.

Прошло девять минут с тех пор, как он вышел из душа и спустился вниз.

Еще пять, и он оделся в зимнюю одежду: теплое белье, джинсы, рубашка, свитер, шапка и перчатки, туристические ботинки и темная альпинистская куртка.

Он брал с собой портфель с бумагами и видеокассетой, даже когда ходил в ванную и туалет. И теперь это был единственный багаж, который он взял с собой.

Надо было оставить пистолет себе.

Снаружи было сыро и влажно, мокрая трава и тающий снег. Бывший обитатель прерий, Джон чувствовал, что все же на дворе весна, а не зима, и эти последние попытки удержаться, предпринимаемые зимой, обречены на провал.

Машины, выстроившиеся вдоль улицы, были пусты.

Ни одна занавеска не задрожала в ближайших домах.